События
Вокруг писем Марии Серошевской к отцу
Фото Верхоянска из 1917 года из Национального архива Републики Саха — archivesakha.ru
Мария Серошевская родилась в 1881 году в Верхоянске в семье якутки Анны Слеповой (Арина Чэльба-Кыса) и польского ссыльного Вацлава Серошевского, впоследствии автора книги «Якуты. Опыт этнографического исследования». После преждевременной смерти Анны, Серошевский воспитывал дочь один, но когда возвращался из ссылки, не взял ее с собой. Позже он дважды встречался с ней, предлагал переехать в Польшу, поддерживал материально и писал письма. Из их переписки сохранились только письма Марии.
Собрание из 24 писем Марии Серошевской к отцу было издано на русском языке в 2013 году в №1 Якутского архива (http://igi.ysn.ru/files/publicasii/arhiv/1-2013.pdf). Публикацию подготовила Кюннэй Такасаева.
На польском языке оно было опубликовано в 2019 году в книге Гражины Легутко «„Я выросла русской“. История Марии, якутской дочери Вацлава Серошевского, в свете ее писем к отцу и других документов». В польском издании коллекция была дополнена благодаря частным архивам и включала 33 письма.
О Вацлаве Серошевском, его отношениях с дочерью, работе над письмами Марии и их чтении рассказывает Кюннэй Такасаева и Гражина Легутко.
Проф. Гражина Легутко
Институт литературоведения и языкознания
университет им. Яна Кохановского в Кельце
Отношения Вацлава Серошевского с якутской дочерью
Интригующие отношения Вацлава Серошевского с якуткой Ариной Чэльба-Кыса и загадочная судьба их дочери Марии неоднократно привлекали внимание исследователей, способствуя возникновению разнообразных легенд. Интерпретаторы, опираясь на автобиографические мотивы в произведениях Серошевского или руководствуясь желанием заполнить «пробелы» в его биографии, не рассматривали, однако, внимательно психологические аспекты чрезвычайно сложных отношений отца и дочери. Благодаря тщательному исследованию, проведенному внуком писателя, Анджеем Серошевским, и глубокому анализу Иды Садовской, фигура единственной дочери автора «На краю лесов» больше не окутана туманом тайны. Свой вклад внесли и другие ученые, которые занимались вопросом родственных связей Серошевского с якутами, — достаточно назвать имена: Антоний Кучиньский, Александра Кияк, Мария Гаврилова, Егор Антонов.
Пытаясь разобраться в запутанной истории азиатской дочери Серошевского и понять его непростой жизненный выбор, я проанализировала различные документы, находящиеся в польских и якутских архивах, а также русскоязычные письма Марии Серошевской к отцу, датируемые 1925–1933 гг. (хранящиеся в Национальной библиотеке в Варшаве и в семейном архиве Серошевских). На основе этого материала мне удалось частично восстановить биографию Маши и описать ее непростые отношения с отцом. Результаты своей работы я опубликовала в книге «„Я выросла русской“. История Марии, якутской дочери Вацлава Серошевского, в свете ее писем к отцу и других документов» (Вроцлав, 2019), которая вышла в издательской серии «Библиотека ссыльных» при поддержке Польского этнографического общества.
Драматическая история якутской дочери Серошевского начинается в Сибири зимой 1882 г., когда Машу, которой еще не исполнилось и года, отдают на воспитание родственникам матери, и становится трагически напряженной, когда отец покидает ее и возвращается из ссылки на родину. Каждый переживает разлуку по-своему. Мария смиренно принимает свою судьбу, Серошевский — страстный этнограф, а вскоре и почитаемый писатель — соглашается (вопрос в том, спокойно ли?) с существующим положением вещей. Вероятно, драма четырнадцатилетней девочки, осиротевшей[1] и отвергнутой — ведь ее оставили в царской России, — а затем зрелой женщины, работающей простой служащей в Москве, одинокого человека, лишенного четко определенной культурной идентичности[2], гораздо глубже, чем драма ее отца, который, несмотря на временные проблемы с европейской идентичностью, всегда чувствовал себя поляком, реализуя основные ценности, осознавая принадлежность кругу так называемой польской вселенной (по известной формуле Яна Прокопа), и прежде всего был состоявшимся человеком — и как писатель, и как активист, и как отец счастливой, полной семьи.
Самым счастливым периодом в жизни Марии Серошевской были 1886–1894 гг., когда она росла рядом с отцом, путешествуя с ним по разным уголкам России (они жили вместе сначала в Баягантайском улусе, затем в Намском улусе и, наконец, в Иркутске). Согласно сохранившимся источникам, Серошевский был заботливым и ответственным отцом, он обеспечивал ребенка средствами к существованию, заботился о его максимально полном образовании и добился от царских властей (1890) разрешения для Марии носить его фамилию. Однако, когда ему удалось наладить контакты с местной интеллигенцией в Иркутске и начать сотрудничать с Императорским отделением Русского географического общества, он стал делить время, которое посвящал дочери, с работой в библиотеке и Иркутском краеведческом музее, а затем (в 1894 г.) — желая реализовать свои этнографические увлечения и опубликовать монографию о якутах — решил уехать в Санкт-Петербург. Без дочери. Таким образом, Серошевский оставил ее во второй раз[3], поручив заботам друзей — Станислава Ланды и его жены Фелиции. После двух лет упорных библиотечных поисков он опубликовал в Санкт-Петербурге ценный труд «Якуты. Опыт этнографического исследования» (1896), который, был награжден золотой медалью Императорского Русского географического общества и открыл ему путь на родину после 15 лет изгнания. Серошевский с готовностью воспользовался возможностью вернуться, оставив Марию в Иркутске.
Неоднозначное решение оставить дочь-подростка в азиатской России требует большой осторожности в формулировании аксиологических суждений. Рассматривать поведение Серошевского как измену — как это делают некоторые ученые — представляется неуместным. Его поступок необходимо связывать с отсутствием иного выбора и рассматривать как трагическую провинность. Поведение писателя объясняется факторами как общего (политические и юридические мотивы), так и личного (нестабильная жизненная ситуация) характера. Хорошо известно, что царская власть часто чинила препятствия польским ссыльным, возвращавшимся на родину и забиравшим детей, рожденных от сибирячек — если не делала это невозможным. Маша как дочь якутки — жительницы страны, территориально принадлежащей Российской империи, — юридически была россиянкой, а понятие «россиянин» тогда ассоциировалось с устойчивым стереотипом национальной измены. Поэтому возвращение из изгнания с «русским» ребенком потенциально могло быть встречено осуждением со стороны соотечественников. Трудно сказать, боялся ли Серошевский этого «клейма предателя», но совершенно точно, он возвращался в страну, где все изменилось, где его ждала неопределенная судьба. Поскольку у него не было собственного дома, ему фактически некуда было возвращаться. Лишенный средств к существованию, он вынужден был рассчитывать на помощь сестры, которая отказывалась признавать якутскую племянницу. По возвращении в Польшу он оказался в чрезвычайно сложной ситуации — чувствовал себя «чужим среди своих» и с горечью писал Лонгину Пантелееву: «Я далек от них, я чужой. Долгое изгнание как бы лишило меня родины. Это ужасно неприятное чувство: в России я не русский, в Польше — я не поляк»[4].
Судьбу оставшейся в Иркутске Маши нельзя назвать легкой. В 1897 г. она попала в приют для сирот и бедных детей политических ссыльных в Сочи, где училась в школе, которой руководила Мария Алексеевна Быкова. Когда Маше исполнилось 18 лет, она поехала в Москву на курсы бухгалтеров. В 1900–1905 гг. вероятно жила в Иркутске, в семье Ланды, с которой в 1906 г. переехала в Москву. Здесь она решила остаться. Работала в различных учреждениях бухгалтером. Самые тяжелые времена были, когда ее должность сокращали, и она оставалась без средств к существованию. В юности у нее было много друзей, но, переступив конрадовскую «теневую черту», чувствовала себя одинокой. Она так и не обзавелась собственной семьей. Но в своих письмах к отцу редко жаловалась, никогда не показывала слабости, даже когда была безработной, не могла заплатить за отопление холодной квартиры и голодала. Она была благодарна отцу за любые свидетельства памяти (письма, посылки, денежные переводы) и в то же время смущена тем, что он на нее тратится. Ее преследовало иррациональное чувство вины перед ним, которое, возможно, было вызвано низкой самооценкой или травмой от того, что ее отвергли родители. Какой бы ни была причина (бедность, неспособность заботиться, смерть — в случае матери; необходимость отбывать наказание, желание заниматься научной деятельностью, нестабильная жизнь, политическая деятельность — в случае отца), факт остается фактом: Маша рано осталась одна. Повзрослев, она не воспользовалась возможностью воссоединиться с польской семьей отца, хотя и не разорвала с ней отношений. Мария умерла в 1964 г. в Москве, прожив свою взрослую жизнь в Советской России в бедности и одиночестве. Будучи дочерью поляка и якутки, она решила стать русской, хотя могла быть и полькой. Отец никогда не забывал свою сибирскую дочь, постоянно заботился о ней в меру своих возможностей и уговаривал ее жить в Польше.
Связь отца с дочерью, находившейся на расстоянии более 6 000 км, с годами ослабла, но трудно согласиться с суждениями некоторых исследователей о том, что писатель отрекся от якутского ребенка, вытеснил его или не хотел раскрывать неудобный факт его существования, будучи политическим активистом, связанным с Юзефом Пилсудским и национальным крылом польских социалистов. Поведение Серошевского не соответствует версии, что он вычеркнул дочь из своей жизни. Он дважды пытался привезти Машу в Польшу: в 1906 г., когда устроил ее на работу в редакцию варшавской «Правды» и купил ей билет, и в 1922 г., когда семья Ланды переезжала в Варшаву. Маша, однако, предпочла остаться в России, не имея ни сил, ни желания для очередной смены идентичности. Переход от одной культуры к другой, от знакомого к незнакомому миру был для нее слишком сложным. Возможно, она чувствовала, что не сможет приспособиться к новым условиям жизни, не найдет себя в чужой среде и не сможет вернуться в прежнюю. В письме к отцу от 13 апреля 1928 г. она писала, что жизнь в Польше будет для сродни эмиграции. Возможно, ее страх перед неизвестным миром дополнялся опасением, что европейцы не примут азиатскую инаковость. Мария была гордым и сильным человеком, скромным и умным. Она знала, что связь, ослабленную временем и расстоянием, невозможно сделать более тесной. Она была благодарна судьбе за то, что эти отношения продолжались. И очень радовалась, когда спустя много лет ей удалось дважды увидеться с отцом. Первый раз они встретились в Париже, в начале 1914 г. или летом 1913 г. (в то время ей было 33 года); второй раз — в Гдыне, летом 1930 г. (ей было уже около пятидесяти). Такие разбросанные во времени встречи — не лучший показатель степени близости между отцом и дочерью. Бурные исторические времена (революция 1905 года, Первая мировая война, польско-большевистская война, политическая напряженность перед Второй мировой войной и т.д.) и политическая ситуация в Советской России не способствовали более тесной интеграции.
После 1933 г. Маша перестала писать письма отцу. Возможно, это произошло потому, что ее отправили в советский ГУЛАГ, где она могла оказаться в качестве «антисоветского элемента». В конце концов, она была дочерью бывшего члена революционной фракции Польской социалистической партии, близкого соратника Пилсудского, участника подготовки польско-большевистской войны, автора произведений, которые в то время были внесены в список запрещенных в России (одним словом, ребенком опасного «диверсанта»). Это во-первых. Во-вторых, она поддерживала тесные контакты с кругом польских и российских политических ссыльных — старых знакомых ее отца по Сибири, — которые входили в Московское общество политкаторжан. Наконец, в-третьих, она работала в «Якутиздате», антиправительственном якутском издательстве, которое защищало этническую идентичность жителей региона реки Лены и выступало за автономию сибирских народов. Вопрос: почему она не возобновила общение с отцом, боялась ли она новых репрессий? — остается открытым и по сей день. Последние десятилетия жизни Маши (она умерла в возрасте 84 лет) неизвестны, а это значит, что история дочери Серошевского — полу-якутки, полу-польки, а на самом деле русской — по-прежнему скрывает много загадок и, как и биография автора «На краю лесов», ждет дальнейших комментариев и дополнений.
[1] Арина Чэльба-Кыса умерла в марте 1886 г., в возрасте 26 лет. Маше тогда было 5 лет.
[2] В подростковом возрасте Мария оказалась на пересечении трех культур: якутской, польской и русской. В зрелом возрасте у нее, по сути, была сформирована биэтническая идентичность — работая в Москве, она общалась в основном с русскими, но поддерживала тесный контакт и с якутами. В ней сосуществовали две культурные идентичности. Но ее также интересовало все польское, связанное со страной ее отца. Трудно сказать, чувствовала ли она себя в подвешенном состоянии между этими культурами. В письме отцу от 13 апреля 1928 года она признавалась, что ощущает себя русской. Кажется, она полностью ассимилировалась с русской культурой, но трудно сказать, не испытывала ли, будучи якуткой, чувства национального искоренения.
[3] Впервые он покинул Машу, когда за вторую (неудачную) попытку побега из Верхоянска его приговорили к поселению в самых отдаленных районах северной Якутии (сначала в Среднеколымске, в 1200 км от Верхоянска, затем в полярном поселке Андалы и, наконец, в поселке Ёнжа).
[4] Письмо В. Серошевского Л. Пантелееву от 6 августа 1895 г. Цит. по: Вацлав Серошевский и его русские корреспонденты / Л. И. Ровнякова // Славянские литературные связи. — Ленинград, 1968. — С. 135.
Доктор Кюннэй Такасаева
Варшавский университет
Письма Марии Серошевской (1882–1964) отцу Вацлаву Серошевскому (1858–1945)
При анализе материалов к своей диссертационной работе, в статье «Вацлав Серошевский. Письма из Сибири» Барбары Коцувны[1] я встретила упоминание о хранящихся в личном архиве Серошевского в Варшаве 24 письмах 1929–1933 гг. к дочери Марии, рожденной от якутской жены Анны Слепцовой. В статье также говорилось, что Вацлав Серошевский в дневниках высказывает предположение, что возможно дочери было бы лучше, если бы он ее не вырвал из родной среды ее матери, где она могла бы блистать[2].
Оригиналы 24 писем Марии Вацлавовны Серошевской находятся в Отделе рукописей Государственной библиотеки Польши в Варшаве. Хронологический порядок писем установлен мной (К.Т.) на основе анализа содержания писем и данных о Вацлаве Серошевском. Оригиналы писем в отделе рукописей на руки не выдают, можно работать с фотокопиями, по которым было видно, что Письма Марии сохранились в хорошем состоянии. По личной просьбе удалось получить на руки оригинал только одного письма, в связи с невозможностью прочитать с фотокопии. Письмо было весьма ветхое и написано карандашом, большинство же писем написано чернилами. Формат писем: некоторые написаны на тетрадных листках, другие — на обратной стороне почтовой открытки (четверть формата А4), а также на отдельных листах для писем (половина формата А4) [3].
В книге Анджея Серошевского[4] (внука писателя) указано, что Мария Серошевская родилась в 1882 году, что не совпадает с датой на могиле Марии Серошевской (1879)[5]. Ошибка в указании года рождения на могиле очевидна, так как Серошевский был арестован в Варшаве в 1879 году, а в Якутию попал только в 1880 году. В конце года в Вехоянске Серошевский познакомился с якуткой Анной Слепцовой — младшей сестрой жены политссыльного Яна Заборовского. В 1882 году у них родилась дочь Мария. В июне 1883 года после попытки организовать побег Серошевского переводят в отдаленное село Андылах. В 1884–1885 гг. он находится в селе Ёнжа (ныне Эбях) Среднеколымского улуса. В 1885–1887 гг. стараниями сестры Паулины Серошевского переводят на поселение в Баягантайский улус.
В возрасте 5 лет (1887) Мария покидает Верхоянск с матерью Анной, чтобы встретиться с Серошевским. Вскоре по прибытии в Кангаласский улус мать умирает (туберкулез и пневмония).
В 1887–1892 гг. Серошевский с дочкой живет в Намском улусе. В 1890 году он информирует Паулину в письме о получении официального царского разрешения дать фамилию Серошевская дочери Марии.
В возрасте 10 лет (1892) Мария навсегда покидает Якутию и переезжает с отцом в Иркутск.
Вацлав Серошевский в 1894 году выезжает из Иркутска, оставив дочь на попечении Фелиции и Станислава Ланды. В Иркутске Мария находится в постоянном контакте с политссыльными, впоследствии считает их своим кругом и постоянно поддерживает с ними связь, упоминает в письмах их фамилии.
В статье Михала Ксенжека, нашедшего могилу Марии Серошевской на Новодевичьем кладбище в Москве, цитируется запись из воспоминаний Марии Жилинской, подруги первой сочинской учительницы, сделанная в 1897 году: «…из Сибири в школу Марии Быковой в Сочи привезли на воспитание 14-летнюю дочь политссыльного Серошевского…».
В письмах Серошевская часто вспоминает Кавказ, возможно, имея в виду пребывание в школе Быковой. Вероятно, именно в Сочи она познакомилась с матерью художника Валентина Серова и его сестрой Надеждой, отношения с которыми поддерживала до конца жизни. Мария похоронена в одной могиле с Валентиной Семеновной Серовой.
В письме №10 от 15 мая 1931 года упоминается некая Надя, которая ухаживает за ней во время приступов малярии — возможно, имеется ввиду дочь Валентины Серовой. Содержание писем позволяет характеризовать Марию как образованную, заботливую и одинокую женщину с весьма ограниченным кругом общения.
В 1906 году Серошевский с Паулиной пытаются перевезти ее в Польшу, но Мария, окончившая к тому времени бухгалтерские курсы, не решается на переезд и остается в Москве. Из страха эмиграции в письме 1929 года снова отказывается от переезда.
В книге Анджея Серошевского сообщается, что известный польский социолог Людвик Кшивицкий около 1908 года познакомился с Марией в Москве в гостях у семьи Ланды. Он отзывался о Марии как об умной, «очень любящей своего отца» девушке. Письма подтверждают ее трепетную связь с отцом. По свидетельствам Кшивицкого, Мария тогда уже не говорила по-польски.
В 1910–1914 гг. семья Серошевских жила в Париже. Известно, что в 1914 году Мария (32 г.) приехала туда, чтобы встретиться с отцом. Тогда она познакомилась с супругой писателя Стефанией и с его маленькими сыновьями.
Серошевский женился на Стефании Мяновской в ноябре 1899 года в Варшаве, у них было три сына. В письмах упоминаются сокращенные имена сводных братьев Марии: Владислав — Владя (1900–1996), его жена Богуслава — Бася, Станислав — Стася (1902–1967) его жена Мария — Марыня и младший Казимир — Казя (1904–1946).
По следующим словам из письма №3 от 23 декабря: «…Ведь пятнадцать лет мы с тобой не видались…» можно установить год — 1929. Кроме того слова «…Как ты съездил? Я когда узнала, что ты поедешь в Америку…» подтверждают правильность догадки, так как в этом году Серошевский ездил в Америку и как представитель Польши участвовал в памятных мероприятиях, посвященных 150-летней годовщине со дня смерти Казимира Пулавского.
В 1918 году Польша выхошла из состава России и обрела независимость, началось межвоенное двадцатилетие. Соратник Серошевского Юзеф Пилсудский возглавил независимую Польскую республику. 15 июня 1931 года СССР и Польша заключили Договор о дружбе и торговом сотрудничестве. 25 января 1932 года СССР и Польша подписали Договор о ненападении.
Шестнадцать лет спустя, летом 1930 года отец с дочерью встретились последний раз. Мария Серошевская приехала в Польшу, побывала в Варшаве и гостила у Серошевских в Гдыне, на их вилле «Кадрувка» — сейчас это частная гостиница.
После поездки к Серошевским 48-летняя Мария начинала называть супругу Серошевского матерью, что весьма знаменательно: прежде она почти не упоминала в письмах членов семьи отца, хотя была с ними знакома. Примечательно, что после этой встречи в Польше переписка активизировалась (9 писем в 1931 году). Мария писала: «…моя мечта проводить с вами мои отпуска ежегодно…», очень тепло вспоминала время, проведенное в вилле «Кадрувка».
Мария осознавала языковой и ментальный барьер. В письмах она отмечала сильное влияние русского воспитания, подчеркивала, что не чувствует себя ни полькой, ни якуткой. Возможно, именно это стало одной из причин отказа от переезда в Польшу в 1906 году, несмотря на то что ей предложили работу в редакции газеты «Правда» и выслали деньги на дорогу до Варшавы. Мария не решилась изменить судьбу и в последующие годы.
Личность Марии Серошевской может привлекать внимание и в связи с тематикой смешанной идентичности, весьма сложной категорией в науке, которая требует глубоко анализа в наше время. Данная тематика также весьма актуальна и для Якутии в контексте проекта «Саха Диаспора» по всему миру.
Я хотела бы также сделать отступление и добавить, что вопросы этнической идентичности и самоидентификации в смешанных браках в целом изучены недостаточно, хотя в последние тридцать лет исследовательский интерес к теме растет. Это в значительной мере обусловлено спецификой понятий «этническое», «этническая группа», «этничность» в разных научных школах и в разных странах. В последние десятилетия в США и Европе основное внимание уделяется проблемам мультикультурализма и связанным с ним вопросам смешанных браков. Однако это явление чаще всего рассматривается как межкультурное взаимодействие, включая межконфессиональное, межэтническое, межрасовое. Последнее становится объектом пристального внимания, особенно в США (см., например [Root, 1992; Winters, Debose, 2002; Parker, Min Song, 2001, Romano, 2003]. В Советском Союзе предметом исследования становились преимущественно межнациональные (межэтнические) браки — динамика их численности, распространенность, причины вступления в брак и пр. [Сусоколов, 1987, Сусоколов, 1990; Терентьева, 1974]. В целом в отдельных странах сложилось свое понимание смешанных браков, в фокусе изучения оказывались наиболее актуальные их вопросы (о некоторых исследованиях более подробно см.: [Галкина, 1989. С. 11–19]). В последние годы внимание как российских исследователей, так и ученых из стран СНГ также стали привлекать проблемы мультикультурализма и новые аспекты изучения межэтнических браков, межрасовых и межконфессиональных отношений, которые в СССР почти не изучались [Винер, 1998; Пономарев, 1989; Крылова, Прожогина, 2002; Крылова, Прожогина, 2004; Лебедева, Лунева, Стефаненко, 2004; Полиэтнические общества, 2004] и др.
Письма Марии Серошевской по воле судьбы были написаны в сложный переходный период в истории СССР. Переход из НЭПа в индустриализацию и коллективизацию. Переход от Ленина к Сталину. Эпоха «великого перелома», начало первого пятилетнего плана развития народного хозяйства (первой пятилетки, 1929–1933).
С началом индустриализации резко снизился фонд потребления, и как следствие, уровень жизни населения. К концу 1929 г. карточная система была распространена почти на все продовольственные товары, но она не справлялась с дефицитом на пайковые товары, и за ними выстраивались огромные очереди.
Все эти объективные данные отражаются в письмах Марии Серошевской, кроме того, становится вполне объективной ее «боязнь» понятия «деревни» в целом, не важно, русской или польской (письмо №1).
Можно предположить, что в результате ликвидации частнотоварных форм хозяйства, Мария теряет работу, о чем сообщает в последнем письме 1933 года.
На сегодняшний день неизвестно, как сложилась дальнейшая судьба Марии, как она пережила войну и чем занималась до смерти в 1964 году. Возможно, появятся новые данные.
Очевидно, моих земляков интересуют ее дальнейшие отношения с Якутией. Но жизнь распорядилась так, что она, потеряв мать в возрасте 5 лет, навсегда покинула Якутию, и ее связь с якутской культурой прервалась, однако к польской культуре она тоже не пришла…
© Kүннэй Такааһай
[1] Sieroszewski W.: Listy z Syberii. W: „Archiwum Literackie” T.8. Miscellanea z pogranicza XIX i XX w. Wrocław 1964, s.386.
[2] Серошевский В. Якутские рассказы. М. 1997. — С. 513. Sieroszewski W. Dziela. Tom XVI. Pamietniki. Wspomnienia. Pod redakciej Lama A. Kraków, 1959. str. 429.
[3] Biblioteka Narodowa, Dział rękopisów i mikrofilmów. Korespondencja Wacława Sieroszewskiego (Litery D-J), t.2, rkps BN 5193/II, BN Mf 38262.
[4] Sieroszewski A. Słowo i czyn. Życie i twórczość Wacława Sieroszewskiego. Warszawa-Wrocław, 2008.